Главная > Доброта > Наталья Скуратовская: То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину. Наталья Скуратовская: Когда церковь превращается в ролевую игру Наталья скуратовская психолог биография

Наталья Скуратовская: То, что мы считаем грехом, порой имеет медицинскую причину. Наталья Скуратовская: Когда церковь превращается в ролевую игру Наталья скуратовская психолог биография

Духовное руководство – один из важнейших аспектов церковной жизни, требующий особой деликатности. Но нередко именно здесь и пастырей и пасомых подстерегают психологические проблемы, способные исковеркать как духовную жизнь, так и личную судьбу. Об этом – лекция психолога Наталии Скуратовской «Психологические проблемы душепопечения: как избежать ловушек для пастырей и пасомых», состоявшаяся в лектории благотворительного фонда «Предание». Предлагаем вашему вниманию первую часть лекции.

Настоящий материал посвящен сложной и редко обсуждаемой теме, а именно ответу на вопрос, почему, идя в церковь (то есть вроде бы к Богу, к радости, к любви, к тому, чтобы стать лучше), люди в результате нередко оказываются в психологическом тупике, становятся несчастными, а то и обзаводятся неврозом, которого до церкви не было? Некоторые вообще ухитряются разрушить семейную и профессиональную жизнь. Как же так? Ведь намерения у всех были хорошие, почему же все так обернулось?

Сразу хотелось бы заметить, что страдает не только паства, но и пастыри. Поэтому темой лекции станет не осуждение «неправильных» священников, которые «мучают» своих прихожан. В том-то и трагизм, что порой все друг друга мучают, но я постараюсь, по возможности, объяснить, как избегать таких ситуаций.

Иногда человек не знает, что ищет в Церкви

Начнем с того, что это такое – душепопечение , в каких условиях оно происходит, что на него влияет?

Традиционно под душепопечением понимается духовное руководство со стороны Церкви и – конкретно – пастыря, приводящее людей к Христу. В узком смысле слова речь обычно идет только о духовном руководстве, то есть об отношении пастыря и пасомых.

Нужно отметить, что пасомые приходят в церковь по определенной причине с определенными ожиданиями, с определенными надеждами и страхами. Человек сам порой не знает, чего именно он ищет в церкви. Кто-то приходит, смутно почувствовав призывающую благодать. Кто-то приходит в трудной жизненной ситуации, потому что потребовались утешение и поддержка, и зачастую, в общем-то, приходит просто за бесплатной психотерапией. В юности, когда еще много максимализма и мало опыта неудач, частым мотивом обращения к вере, к церковной жизни становится желание стать святым и показать всем окружающим, как надо жить на этом свете.

Кроме того, у каждого из нас есть личностные особенности, которые мы приносим в церковь. С кем-то надо обращаться нежно и трепетно, с кем-то, наоборот, прямо и, может быть, даже иронично; с кем-то надо быть очень конкретным, а кому-то излишняя конкретность повредит.

Наконец, каждый из нас попадает в церковь в определенных жизненных обстоятельствах – имеется в виду первый сознательный приход в церковь. Если нас в церковь привели родители, если нас крестили в младенчестве и в церкви мы выросли, то все равно в какой-то момент кончается детская вера. Тогда случается, что у подростка формируется своя собственная вера, и он уходит искать приключений. Затем, найдя их и порядком настрадавшись, выстрадав собственное зрелое желание прийти в церковь, он возвращается в лоно Церкви, и это уже другая ситуация.

От того, в каких жизненных обстоятельствах пребывает человек, зависит многое: что потребуется ему в духовном руководстве, какие вопросы его будут волновать и к чему он будет особенно чувствителен и уязвим.

Например, если человек приходит, испытав горе, понятно, что он хочет, чтобы его утешили и чтобы ему дали надежду.

Потеря близкого человека иногда заставляет почувствовать то, что можно выразить следующими словами: «Нет, нечестно, чтобы все этим кончилось – жизнь, любовь. Пусть мне дадут гарантии, что жизнь вечная, что я могу что-то сделать, помолиться, свечку, в конце концов, поставить, для того чтобы моему близкому было хорошо». Для таких надежд и ожиданий человек в этот момент особенно уязвим, чем зачастую и пользуются разные недобросовестные религиозные деятели.

Ярче всего такую ситуацию с утратой близких и уязвимостью на этой почве иллюстрирует то, что произошло с бесланскими матерями, которым Грабовой пообещал воскресить их детей. Представьте степень горя этих людей. На почве несбыточной, казалось бы, надежды и глубокой уязвимости и образовалась секта. И даже когда Грабового уже посадили в тюрьму, эти несчастные матери пытались всеми возможными способами вытащить его из тюрьмы, переписывались с ним. Он вышел, и некоторые из них так и не потеряли эту надежду. То есть бывают обстоятельства, в которых мы особенно уязвимы.

Эмпатия – главное для священника

Пастырь, со своей стороны, тоже несет свой груз, ведь пастыри – это не пришельцы с Марса и не посланцы ангельских сфер – они такие же люди, как и мы, несущие бремя своих жизненных проблем, своих, зачастую непростых, жизненных обстоятельств. Конечно, мы предполагаем, что они больше внимания уделяют духовной жизни, что они в чем-то мудрее, в чем-то опытнее. Но практика показывает, что в нашей современной церкви зачастую у священника меньше времени, возможностей и сил, например, для личной молитвы, для собственной духовной жизни, чем у его прихожан – просто потому, что у него слишком много обязанностей, никак не относящихся к душепопечению, и пастырство, к сожалению, не всегда оказывается на первом месте.

У пастыря есть данная природой или сознательно развившаяся способность к эмпатии , то есть к тому, чтобы проникнуться чувствами другого человека, что называется, увидеть мир его глазами. Я считаю, что это обязательное условие пастырской профессиональной пригодности, потому что именно эмпатия дает возможность сострадать без осуждения, без оценки, не проецировать на человека свои стереотипы, а понять, как выглядят его трудности, его ситуация именно его глазами – только так можно дать верный пастырский совет.

Есть люди с врожденной высокой способностью к эмпатии, и это талант от Бога, но в какой-то мере она присутствует у каждого из нас, и ее можно развивать. То есть если не дано от Бога – тренируйся. Как известно, есть гениальные художники, у которых талант от Бога, а кто-то рисует, рисует, рисует – и вот у него уже хорошо получается, он уже может выразить свой внутренний мир через рисунок. Так же и со священниками. Если один человек не очень чувствует, не очень понимает другого, но будет каждый раз останавливать себя, желая сказать ему нравоучение, говорить себе: «Стоп! Как эта ситуация выглядит его глазами?» Если человек будет больше слушать, больше сострадать, то рано или поздно к нему придет это качество, он разовьет в себе способность к эмпатии.

Наконец, есть пастырские установки . Это довольно тяжелый блок, и здесь уж кому как повезло – и со священником, и с пастырскими установками. Играет важную роль весь тот духовный опыт, который священник приобрел в своей жизни до рукоположения; все другие священники, которые были его духовными наставниками – хорошие или «плохие» («плохие» в том смысле, что их духовное руководство было травматичным).

Человек, собирающийся стать священником, выбирает для себя какие-то образцы служения. Если эти образцы не показывали примеров пастырской открытости и пастырской любви, понимания, неосуждения, готовности вытаскивать пасомого из трудных душевных и духовных обстоятельств, помогать ему в борьбе со страстями, давать своевременные советы, – если образцы служения будущего пастыря были не такими, то он, соответственно, не имел возможности всему этому научиться.

Более того, пастырские установки могут быть достаточно жесткими относительно того, как следует вообще общаться с пасомыми: пастырь должен быть властным, авторитарным, чтобы в нем ни в коем случае не увидели человека – он должен быть лишь символом своего служения. «Являть Христа» понимается не как «являть любовь, принятие», а являть Христа уже на престоле, царствующего, властвующего – и отступление от этого образа, то есть выход из роли, кажется просто пастырским провалом. То есть от пастырских установок также зависит очень многое.

«Я хуже всех» и другие проблемы прихожан

Наконец, имеется та или иная определенная церковная субкультура . Почему «определенная»? Потому что в нашей Церкви их много. Есть консерваторы, есть либералы, есть борцы с ИНН и штрихкодами, а есть экуменисты. Это все очень разные системы правил и норм, в которые человек (особенно если это новичок, неофит) приходит и вписывается. Он вписывается в ту систему, которая существует, и принимает те установки, которые есть.

Соответственно, в каждой системе, в каждой субкультуре есть свои авторитеты и, к сожалению, не всегда Христос присутствует среди этих приоритетов. Это могут быть святыни, традиции, чудотворные иконы, мощи. Может формироваться такая негласная норма, что не следует Христа по пустякам беспокоить, надо молиться правильным святыням в нужное время, знать, кому заказать молебен. Даже Евангелие не надо читать, потому что, дескать, все равно неправильно его поймете – к сожалению, может быть и такая субкультура. А может быть наоборот: все можно, все дозволено, все не грех, все бывает. В этом случае человек, искавший в Церкви направления, каких-то путей, совсем теряет ориентацию: «Куда же мне идти?»

В этой структуре у каждого из участников процесса, то есть и у пастыря, и у паствы есть свои опасности , речь о которых пойдет ниже.

Начнем с паствы. Самая большая беда, которая вообще может случиться с человеком, приходящим в церковь – это несамостоятельность и избегание ответственности , то есть изначально некая инфантильная позиция. Это тот риск, который потом влечет очень много бед и разочарований. Потому что такая позиция может даже одобряться церковью: правильно, ты ничего не знаешь, твои мысли все неправильные, ты ничего не умеешь – как стоять, как молиться, как платок повязывать, в конце концов, а мы тебя тут всему научим, мы тебя отформатируем по стандартам нашей субкультуры.

Поэтому несамостоятельность и избегание ответственности очень поощряются во многих приходах, что создает ложное ощущение, что это является предпосылкой для духовности.

И несамостоятельность переименовывается в послушание, избегание ответственности переименовывается в смирение, и вот паства уже и «духовная».

Прихожане чувствуют себя уже послушниками, соответственно, им нужен кто-то на роль «аввы духоносного», и им оказывается тот священник, который сформатировал паству по этому образцу. А дальше может сложиться очень грустная ситуация.

Кроме того, мы можем принести в церковь свои предыдущие травмы и неврозы , то есть мы часто приходим в церковь уже ранеными, но это, в общем, нормально. Дожить до сознательного возраста так, чтобы жизнь не поранила, не удается практически никому. Тут вопрос в том, насколько человек может или не может с этим справляться, насколько он этот опыт проработал или не проработал, и насколько глубоки эти раны, потому что бывает такой опыт, с которым так быстро не разберешься – годы уходят на то, чтобы его проработать. В церкви, к сожалению, эти травмы часто оказываются причиной так называемой вторичной травматизации, то есть человека бьют по тем же самым больным местам.

Например, человек вырос в ситуации семейного насилия: родители избивали его, оскорбляли, унижали. И вот он приходит в церковь – казалось бы, «луч света в темном царстве»! Но, как правило, этого человека притянет к себе такой приход, где он получит примерно то же самое, но в благопристойной форме и с объяснением, что это духовно.

Его не просто бьют – из него грехи выколачивают, его не просто унижают – его смиряют.

И тут же будет много поучений; цитаты из произведений святых отцов на эту тему будут заранее заготовлены, и человек, в силу своей уязвимости, получит новые раны, которые сделают его совсем бессильным и беспомощным в этой системе. Именно это, кстати говоря, годами и удерживает таких людей в подобных приходах, потому что создается ощущение: «Куда же я пойду? Там мне было плохо, там мне было больно. Сюда пришел – мне тоже больно, но, значит, это я такой плохой, я негодный». Начинается обесценивание, которому тоже нередко помогает церковь: «Я хуже всех», – и тому подобное.

Мы много говорим о том, что церковь – это лечебница, а потом спрашиваем себя, почему же так мало в ней выздоравливают, и гораздо больше людей, придя в лечебницу, становятся хрониками, а то и неизлечимыми больными. Почему у нас хоспис какой-то, а не лечебница? Дотерпеть бы там до смерти – в общем, имея некую надежду… Так что это тоже угроза.

Еще одна угроза – это зависимость от мнения авторитетов . Человек, изначально воспитанный так, что он должен слушаться, что мать плохого не посоветует, что старшие знают лучше – неважно, родители или учителя – такой человек, уже привыкший, что за него все решают, приходя в церковную субкультуру, без сопротивления, без критического анализа усваивает ту либо конструктивную, либо деструктивную систему ценностей, которая имеется в том церковном сообществе, куда он пришел.

Можно проиллюстрировать это положение с поправкой на исторические реалии. При знакомстве с наследием матери Марии Скобцовой поражает точность этой мысли: в 1935 или 1936 году она писала про будущую Церковь, что, когда закончатся гонения и в советском государстве Церковь будет разрешена, к церковной власти придут те же люди, которые сейчас из газеты «Правда» узнают, кого им ненавидеть, кого им осуждать, кто у нас враг народа, а кого, наоборот, надо всячески восхвалять, кому нужно льстить.

Сначала эти люди будут всему учиться, то есть усваивать «линию партии». Когда они эту «линию партии» усвоят, они будут проводить ее в жизнь с тем же сознанием непогрешимости, с верой в то, что их понимание – это и есть истина в последней инстанции. А если «линия партии» вдруг поменялась, то надо менять и истину. Именно это не критичное, не рефлексивное мышление часто становится причиной последующих разочарований, потому что человек усваивает нечто, совершенно неорганичное ни для него, ни для христианства. Причем то, что он усвоил, может быть еще и внутренне противоречивым, и ему приходится тратить все силы на то, чтобы гасить эти когнитивные диссонансы, вместо того, чтобы вообще о Боге подумать, помолиться, в конце концов – то есть не вычитать правило, не отстоять службу, а просто взять и помолиться.

Кадр из фильма “Ученик”

Следующая угроза особенно страшна для неофитов – «ревностность не по разуму ». Это когда человек приходит в церковь, горящий стремлением к праведности. Недавно вышедший фильм «Ученик» – как раз очень яркая иллюстрация, до чего человека может довести, например, чтение Библии не по разуму.

Еще одной угрозой являются ложные ожидания . Не всегда они диктуются горем, как в том примере, который был приведен выше. Иногда они диктуются тем, что опять же связано с несамостоятельностью: «За меня все сделают, я попаду в такое место, где меня спасут. Вот я пришел – все, спасайте меня!» Если я буду крещеный, регулярно посещать богослужения, выполнять все послушания, то место в раю мне гарантировано, я его себе заработал, я себе «купил страховку» – это тоже ложная надежда. Но эти ложные ожидания очень часто вовлекают человека, если они поддержаны со стороны пастыря: «Да-да, если ты будешь меня слушаться, ты можешь даже не сомневаться в своем спасении», – и тут же какая-то цитата, подкрепляющая эту надежду.

Наконец, но это уже угроза более позднего периода – это обесценивание . Когда человек интуитивно чувствует фальшь всего происходящего с ним, а иногда и фальшивость себя самого, то психика, которая у нас все-таки не железная, начинает ломаться от ощущения несоответствия заявленной интуиции и всего, происходящего вокруг и во внутреннем мире. Естественной реакцией является обесценивание, и тут, как говорится, вместе с водой выплескивается ребенок, то есть рушится доверие к авторитетам, к субкультуре, и рушится уже все.

Дальше уже на этих обломках выстраивается совершенно другая жизнь, максимально атеистическая, потому что Церковь в глазах человека себя скомпрометировала. Далее мы остановимся на этой теме подробнее, потому что она, скорее, относится к теме религиозных неврозов и выхода из них – более или менее плавного и гармоничного.

«Выжебатюшка – на вас вся надежда!»

Обратимся к другой стороне. Пастыри тоже в каком-то смысле являются заложниками этой церковной субкультуры. Во-первых – и даже до этого «во-первых» – они точно такие же люди со всем, что присуще простым смертным, а в качестве пастырей первое, от чего они страдают – это завышенные ожидания от них. Многие верующие считают, что священник должен быть прозорливым, неутомимым, отзывчивым, специалистом во всем, должен точно знать тот самый единственно правильный ответ на все вопросы. А если не знает – значит, он слабый, сомневающийся; значит, он какой-то «не такой» пастырь – что ж, пойдем, поищем других – пожестче, например.

Священнику, с его стороны, страшно не оправдать эти завышенные ожидания , потому что с него упадет корона, паства его разжалует из признанных авторитетов. Почему это происходит? Потому что его самооценка тоже зависит от оценки окружающих, то есть у него нет или недостаточно чувства самоценности. Но часто бывает, что пастырь еще молод и чувствует, что на него взвалили на самом деле непосильную ношу.

Представьте себе ощущение юноши лет 23, которого рукоположили – и вот он уже отец, и к нему в очередь построился народ, и все со своими скорбями, все говорят: «Батюшка, ну как же? Батюшка, помолись, ты же великий молитвенник. Батюшка, на вас вся надежда».

Представьте себе этого мальчика, на которого взваливают весь этот груз надежд, чаяний, проекций, ожиданий – всего, что недодали в миру, а ему же неудобно сказать, что он не знает, как его нести. Кому сказать? Если у него хороший духовник, он может посоветоваться со своим духовником. Если вдруг с духовником не очень повезло и посоветоваться особо не с кем, он оказывается предоставлен сам себе или становится заложником тех наставлений, которые он получил раньше.

У пастыря тоже бывает «ревность не по разуму » – это одно из известнейших пастырских искушений начального периода, о котором писали все пасторологи. Это, например, подробнейшим образом разбирается у Киприана Керна – желание быть самым-самым выдающимся священником, быть действительно светом миру: «Раз я принял это служение, значит, я буду практически как сам Христос». А ведь нетрудно догадаться, до чего доводит попытка претендовать на роль Христа. Очень часто из этого получается этакий маленький антихрист, который ведет не к Христу, а к себе. Но «ревность не по разуму» вовлекает в самомнение, в итоге возникает младостарчество и выстраивание вокруг себя системы созависимых отношений.

Тут же вокруг такого ревностного, самоотверженного и, естественно, молодого и симпатичного батюшки, возникает круг «обожалок», которые смотрят ему в рот и говорят: «Батюшка, вы такой мудрый. Батюшка, вы такой прозорливый. Батюшка, вы меня благословили, и мне настолько легче стало!» – и все, он попал в сети этой лести. Вспомним, что манипуляции бывают не только сверху вниз, но и снизу вверх – и манипуляция гордыни ох как страшна. Никто из нас на 100% не уверен в себе, на это мы и ловимся. Если мы про себя это знаем, нам легче на это не пойматься. Если же мы этого о себе еще не знаем, то жизнь все равно научит, и если это произойдет раньше, чем человек сам спохватится, то будет очень тяжело.

Следующая опасность для пастырей – стандартная «ролевая модель» священника . У нас есть определенный стереотип, как священник должен держаться, как он должен себя вести, как он должен разговаривать, как он должен строить отношения с паствой. Можно даже создать некое подобие «классификации батюшек». Священник может быть смиренным и спокойным или, наоборот, строгим, жестким, категоричным, ревностным (иногда до гнева), фанатичным. Он может быть властным или мягким, погруженным в размышления или деятельным, уверенным или неуверенным в себе и в своей пастве, улыбчивым или мрачным. Паства иногда формирует и стереотип внешности пастыря: некий «человек без возраста» – толстый, благообразный, с окладистой бородой. Отдельный тип – «прозорливый старец».

Как видим, есть несколько «ролевых моделей», то есть несколько типажей. Думается, когда священник начинает служить, он выбирает типаж, который чем-то ему близок – эмоционально, по характеру. Например, сам он тихий, закрытый и смиренный – и выбирает именно такую «ролевую модель». Хотя, в принципе, тот же человек может стать и примером некоего «эпатажного» типа священника – то есть так войти в чуждую ему роль, что эта роль как бы «прилипнет» к его лицу, и он таким и останется. Но, как правило, выбирается такая роль, которую легко сыграть.

Чем плоха «ролевая модель»? Тем, что какая бы роль ни надевалась, если за ней, внутри ничего нет, то так или иначе паства будет чувствовать фальшь.

Можно примерить роль строгого и категоричного пастыря или, наоборот, доброго, молящегося, спокойного и так далее. Но если это не произошло изнутри, это станет пустой формальностью. Причем «ролевая модель» может даже соответствовать внутренним качествам, но если это не выросло естественным образом, а взято, примерено, скопировано с кого-то другого – более авторитетного настоятеля, к примеру, то для прихожан, которые чувствуют фальшь, это приводит к формальной церковности: «Вы изображаете «авву духоносного», а мы изображаем послушных смиренных прихожан. Но на самом деле мы знаем, что все не так, просто таковы правила игры».

В результате и церковь превращается в этакую ролевую игру: «ролевиками» становятся и пастыри, и пасомые. Для каждой стороны прописан костюм, роль, линия поведения. Выходя из церкви, они эту роль с себя снимают и идут жить своей жизнью. Мы много говорим о том, что христианство должно пронизывать всю жизнь, что это перемена души, перемена ума, но откуда же берутся люди, которые в церкви одни, а вне церкви другие? Все очень просто – им показали пример, что в церкви играют в «ролевые игры». А поскольку они были чутки к церковной субкультуре, они научились и свою роль играют так, что не подкопаешься. Еще и других научат – «новеньких», которые только недавно пришли в церковь.

«Я ночей не спал»: почему выгорают пастыри

Но перейдем к опасностям более позднего периода пастырской жизни, когда уже рвение прошло, когда какие-то роли либо играются «на автопилоте», либо уже приелись. Здесь и возникают опасности среднего пастырского возраста (понятно, что речь идет не о паспортном возрасте, а об опыте священства) – это разочарование , выгорание , уход в цинизм , уход в обесценивание . Потому что, с одной стороны, очень часто этим оборачивается лишнее рвение: «Я горел, ночей не спал, 24 часа в сутки все делал, семью забросил. Дети слабо помнят меня в лицо, матушка вырастила их одна. И что? Кто-то спасся? Кто-то изменился к лучшему? Слушают мои проповеди, но не исполняют». Начинается поиск виноватого. На следующей стадии – обесценивание своего служения («Все, что я делал – все зря!»).

Иногда просто церковные реалии оказываются совсем не таковы, как об этом мечталось романтичному юноше. Или как представлялось возвышенному человеку средних лет, который решил поменять жизнь, бросил все, ушел в церковь, ему предложили рукоположиться, он радостно согласился Христу послужить, но потом понял, что вход свободный, а выход – нет. Он смирился: «Жизнь моя такая, буду служить… Кадило, кропило – и отстаньте со своими вопросами».

Есть «ролевая модель» такого непроницаемого, непонятного, отстраненного священника – иногда в этом случае именно на нее и переключаются пастыри в ситуации разочарования.

Нельзя сказать, что это проходит бесследно для прихожан, потому что прихожане под руководством такого священника нередко тоже приходят к потере веры, к ее охлаждению. Потому что имели в его адрес ожидания, что он будет жить церковью, что он будет гореть верой, а он такой равнодушный, как будто отмороженный. И несчастный. Он может быть и просто непроницаемым, может быть толстым, пьяным, но все равно не счастливым – он не выглядит очень счастливым. Либо говорит постоянно что-то обесценивающее, что-то унижающее паству, чтобы на фоне этой паствы чувствовать себя получше в этом жизненном кризисе.

Бывает и так, что священник не ушел совсем в такой цинизм, а ушел в активные дела. Подмена духовного секулярным – это еще один пастырский риск, который прихожанам и обществу в целом обходится очень дорого. Обычно либо чувствуя охлаждение веры, либо стремясь быть отмеченным начальством, пастырь начинает активно заниматься внешними делами, не духовными. Они могут быть очень хорошими, являть собой его социальное служение. Они могут быть и сомнительного свойства – борьба с гей-парадами или походы на выставки с погромами. Но чем бы ни занимался такой пастырь – все это, по большому счету, лишь бы отвлечься от духовной жизни, лишь бы это выглядело церковно – в том понимании церковности, которое есть в нашей церковной субкультуре.

Как правильно жить своей жизнью

В сочетании с ревностными не по разуму прихожанами это приводит к активизму , который и их, в общем-то, изначально стремившихся к духовной жизни, уводит в мир, уводит от Бога, уводит к совершенно не свойственному Церкви занятию, как то: насаждать моральные нормы всем, кто не успел увернуться. Поэтому вместо того чтобы думать о собственном спасении, люди начинают думать о чем угодно, кроме этого. Мне лично доводилось общаться с очень церковно активными людьми – из тех, кто организует клубы православных отцов, клубы православных мотоциклистов. В какой-то момент оказалось, что человек, который три или четыре года возглавляет клуб православных отцов, не знает не только молитву перед едой – ему «некогда» даже было выучить «Отче наш»!

Подобный активизм, разумеется, следует отличать от истинных дел милосердия. Исполняя последние, очень важно соблюдать баланс, чтобы, скажем, ухаживая за больными, не лишать себя и своих подопечных духовной составляющей этого милосердия. Ухаживая за больными, за умирающими, за инвалидами, за детьми-сиротами, им, кроме чисто практической заботы, можно дать и веру, и надежду, и любовь. Дело в приоритетах: милосердие должно быть сопряжено с тем, что человек сохраняет веру – принимает тех, о ком он заботится, как принял Христа, то есть отдает свою любовь.

Если это присутствует хотя бы фоном, то это дело молитвы. Если же человек подходит к исполнению дел милосердия без молитвы, он может очень быстро эмоционально выгореть на этом. Потому что многие бросаются волонтерить, но их хватает всего на пару месяцев. А духовная составляющая жизни дает большую устойчивость: человек не просто не выгорает, а он находит в этом силы для последующего служения и находит больше возможностей. Не всегда можно помочь физически, например, неизлечимо больным, но всегда можно помочь духовно, душевно.

Но, к сожалению, духовной составляющей может и просто не быть. Активная деятельность может быть просто подменой духовной жизни. Как обрести эту духовную составляющую? На этот вопрос, в общем-то, нам отвечают все две тысячи лет истории Церкви и несколько веков святоотеческого наследия.

Но если очень кратко, нужно просто быть с Богом, молиться и искать мудрого духовного руководства – но именно мудрого. Нужно и испытывать те советы, которые вы получаете.

Рассмотрим еще некоторые из результатов, которые получаются из тех или иных угроз, существующих для пастырей и пасомых. Невротизация относится и к тем, и к другим. На первый взгляд, жертва – пасомые. Но на самом деле чаще картина другая: встречаются два невротика, один пастырь, другой пасомый. И пастырь, уже создавший вокруг себя соответствующую невротизирующую среду, начинает человека, может быть, не имевшего таких проблем, невротизировать. Если человек проблему уже имел, то он получает последующую травму.

Созависимость – проблема для обоих. Потому что опять же на первый взгляд кажется, что один агрессор, другой жертва (причем в роли агрессора могут выступать и прихожане, приходские женщины, которые совсем замучили и закомандовали батюшку, или «духовные иждивенцы», которые все время просят благословения на простейшие действия). Сколько бы он им ни говорил, чтобы думали и решали сами, они продолжают настаивать на частом и ненужном благословении.

Созависимость – это разновидность психологического насилия. Тем и страшны созависимые отношения, хотя до какого-то момента их участникам может быть вполне комфортно. А вся энергия уходит на вращение в этом круге, на поддержании этих отношений. Классический пример жены алкоголика – она очень много энергии тратит на спасение своего мужа, поэтому она выгорает гораздо раньше. Начинаются психосоматические заболевания, развиваются неврозы. При этом то, что подразумевается под спасением мужа, на самом деле является топливом для этих созависимых отношений.

Грань между созависимостью, зависимостью и своей собственной жизнью очень тонка. На мой взгляд, умение жить своей жизнью – это порождение любви, которую вы испытываете к близким.

Вы не жертвуете собой – вы, позаботившись о себе, отдаете свою любовь другому человеку в виде заботы, внимания и так далее. Это и есть жить своей жизнью, не впадая в отношения созависимости. Другое дело, если вы чувствуете, что должны во что бы то ни стало позаботиться о ком-то, иначе случится что-то плохое. Как та самая жена алкоголика: «Я должна о нем заботиться, потому что иначе он сорвется». При этом своим постоянным ожиданием, что он сорвется, она его как раз и подталкивает к тому, чтобы он сорвался, чтобы ей опять было куда приложить свое желание его спасать.

Одновременно, как все мы знаем, созависимость – это оправдание, почему в моей жизни что-то не делается, что-то не получается. Если для нас те дела, которые мы делаем для других, являются оправданием бессилия в достижении того, чего мы на самом деле хотим, значит, мы живем не своей жизнью.

Итак, мы затронули целый ряд опасностей, которые существуют для пастырей и пасомых. Упомянем еще обрядоверие – как продукт формализма. Мы нередко видим, что люди уходят во внешний ритуал, обращают внимание лишь на чинность богослужения, на то, что все должно быть правильно. Внимание и акцент переносятся на святыни, на паломничество, на выполнение определенных действий и обрядов. Возникает некий магизм мышления: если мы правильно выполним определенную последовательность действий и правильно скажем определенные слова (в кавычках, «заклинания»), то магия сработает и мы получим то, на что мы надеялись изначально. Опасность тут понятна – верить, в данном случае, мы начинаем уже не в Бога, а в правильное исполнение магического ритуала, что лишает нас богообщения.

Священник Сергий Бегиян. «Терпкий глоток» слова. О чтении как пути к Церкви и чтении в церкви

О забытой традиции чтения в храме, о том, как поступать, если Библия читается с трудом, и что делать, когда что-то в житиях смущает.

Пренебрегать психологической помощью сегодня – нелепость, а обращаться за ней к психологам – тренд. Дорогой, модный, публичный, православный, и, конечно, решит любые ваши проблемы – как не ошибиться в выборе? В День психолога мифы о специалистах разоблачает Наталья Скуратовская.

Хороший психолог окончил лучший вуз страны

Наталия Скуратовская

Отсутствие нормального образования – минус. Но и диплом хорошего вуза – не гарантия качества. Делать ставку на педсостав вуза, в котором обучался психолог, можно, но и это не панацея. Есть ряд учебных заведений, в практическом плане не уступающих МГУ.

Вузы дают базовое образование, а навыки непосредственной работы с клиентами приобретаются в процессе дополнительного. Стоит выяснить, есть ли у психолога дополнительная подготовка. С какими методами он работает? Как долго? Где осваивал?

Конечно, образование – критерий неоднозначный. Я знакома с хорошими специалистами, базовое образование которых было вовсе не психологическим, но они окончили магистратуру по психологии и освоили ряд психологических методов. Если у специалиста диплом посредственного заведения, а дополнительное образование отсутствует, вам очень повезет, если попадется талантливый самоучка.

Услуги серьезного специалиста стоят дорого

Нет прямой корреляции между «хорошим» и «дорогим». Немало отличных специалистов, которые работают в благотворительных проектах, получают зарплату, трудясь в государственных учреждениях, или просто выбрали для себя ценовую политику «много денег не брать».

Дорого или не очень дорого – скорее характеризует уровень притязаний самого психолога, навыки его самопиара. Если кто-то решил, что его клиентами будут только олигархи, то неудивительно, что окружающим цены покажутся заоблачными.

Но в любом случае ценообразование влияет на баланс между количеством клиентов и качеством работы. И если психолог будет много работать, но жить при этом впроголодь и не будет иметь возможности развиваться и повышать свою квалификацию, рано или поздно качество его работы упадет, каким бы талантливым он ни был.

Хорошему психологу достаточно одной встречи, чтобы разобраться в проблеме и помочь

Клиенты часто не видят разницы между консультированием и психотерапией.

Если речь о локальной проблеме, если нет серьезных травм, невроза, иных внутренних препятствий, если человек не врет себе, не врет терапевту, бывают случаи, что не только разобраться, но и помочь человеку выйти из проблемной ситуации получается за один сеанс.

Но есть масса примеров, когда за один сеанс удается лишь примерно локализовать проблему, а на то, чтобы избавиться от проблемы, могут уйти месяцы, а иногда и годы. Если речь идет о глубинных личностных проблемах, то тот, кто обещает помочь за один раз – либо шарлатан, либо неадекватно оценивает ситуацию.

Работая с психологом месяц, полгода, год, клиенту важно обратить внимание на субъективные и объективные улучшения в своей жизни.

Например, что-то тяготило – теперь не тяготит, что-то не получалось – стало получаться, был в тупике – вышел из него. Динамика перемен и определяет, насколько специалист квалифицирован и насколько его стиль работы подходит клиенту. В психотерапии возможны как улучшения, так и субъективные ухудшения состояния на непродолжительные периоды (человеку страшно, тревожно в процессе работы, обостряются негативные переживания). Но главное, меняется ли к лучшему объективная реальность клиента?

Если к лучшему меняется лишь настроение (субъективные изменения есть, а объективных нет), жизненные задачи не решаются, а проблемы усугубляются – это тот случай, когда психолог «подсадил на иглу». По большому счету, у психолога одна цель – стать не нужным клиенту, пока у того не появятся новые жизненные задачи и вопросы.

Психолог способен решить любую проблему

Есть некоторая путаница в понимании, кто такой психотерапевт, а кто психолог.

Психологическое консультирование обычно помогает разобраться человеку с конкретным запросом. Например, как скорректировать поведение в определенных жизненных ситуациях, как построить отношения с детьми, как преодолеть неудачи в карьере. Кто-то хочет воспользоваться помощью, чтобы сориентироваться в приоритетности жизненных целей. Результатом консультации психолога станет либо избавление от проблемы, либо выход на качественно новый уровень понимания своей жизни.

Психотерапия ориентирована на решение личностных проблем, не сиюминутных, а системных. Их причинами могут быть особенности развития, детство в дисфункциональной семье, жизненные кризисы, выбившие человека из привычного ритма жизни. Отсутствие сил и желания что-то делать, неумение справиться со страхами, иррациональные проблемы, которые трудно сформулировать словами – все это сфера деятельности психотерапевта.

Очевидно, не каждый специалист справится с таким диапазоном, ведь разные группы проблем требуют разной подготовки и компетенций. Индивидуальные особенности специалиста никто не отменял: у одного хорошо получается одно, у другого – другое. Универсальных психологов не бывает. Жизни не хватит, чтобы успешно подготовиться ко всему.

Если кто-то берется работать с любой проблемой, обычно это означает, что человек не очень квалифицирован.

Впрочем, ответственность за выбор всегда лежит «на покупателе». Когда знакомые и коллеги засыпают вас контактами и рекомендациями психологов – это создает пространство выбора. Но выбирать придется самостоятельно. Постарайтесь для себя четко определить проблему, обозначьте задачу, которую хотите доверить психологу. Отчасти это поможет не ошибиться, а вашим знакомым – поможет не рекомендовать вам лишнего.

Хороший психолог всегда дает конкретные и дельные советы

Психолог вообще не должен советовать, и тем более – принимать те или иные решения за клиента. Есть разные направления консультирования и психотерапии. Степень директивности в них тоже будет разной.

Например, в когнитивно-поведенческой терапии психолог может давать конкретные инструкции и алгоритмы действий. В психоанализе и прочих психотерапевтических направлениях давать советы категорически запрещено. Методика этого просто не предусматривает.

Хороший психолог помогает принять самостоятельное решение. Плохой – навязывает единственно правильный совет. И чем категоричнее совет, тем больше сомнений в квалификации психолога.

С настоящим асом складываются отношения и даже дружба

Помимо квалификации, профессионального опыта и хороших отзывов о психологе, есть момент субъективного, отчасти иррационального выбора. Для того, чтобы работа была продуктивна, должен сложиться доброжелательный, доверительный терапевтический альянс.

Если клиент испытывает эмоциональное отторжение, какой бы заслуженный ни был психолог, стоит прислушаться к своей интуиции и уйти. Это не означает, что психолог плох. Это означает, что этому клиенту он не подходит.

На психолога часто возлагают надежду, что он компенсирует недополученное в отношениях с другими людьми, причем сразу за всю жизнь клиента. Это подметили еще отцы-основатели психоанализа. Фрейд описал механизмы переноса, когда позитивные или негативные чувства и ожидания клиент проецирует на своего терапевта. Часто люди ожидают, что сложится дружба, эмоциональная близость с психологом. Но в большинстве направлений психотерапии дружба с клиентом (пока он остается клиентом) невозможна. В некоторых терапевтических парадигмах с клиентом даже нельзя общаться в промежутках между сессиями. Есть направления, в которых допустимы те или иные отношения с клиентом, но в любом случае недопустимо смешение ролей.

Например, нельзя работать с родственниками, коллегами, с людьми, с которыми мы вступаем в достаточно эмоционально нагруженные отношения.

С хорошим психологом складываются продуктивные, доброжелательные, доверительные отношения, потому что без этого не получится работа. Но это не критерий качества специалиста, это критерий совместимости клиента и терапевта.

В условиях, когда в стране нет лицензирования психологов, а подтверждение квалификации специалиста – ответственность клиента, людям хочется подстраховаться. Мы обращаемся к психологам с деликатными, болезненными, конфиденциальными вопросами, поэтому искать гарантий, опираясь на опыт других клиентов, которым работа с этим психологом помогла решить их проблемы – правильно.

Но друзья не всегда советуют психологов, которых знают лично. Куда чаще рекомендуют известных им понаслышке. Это может быть психолог, лекции которого они смотрели в ютьюбе, слышали по радио, просто читали статьи. Постарайтесь выяснить, есть ли у ваших советчиков личный опыт работы с этим психологом и насколько он успешен.

Надо быть уверенным, что в совете друзей нет места эмоциональной зависимости. Порой людям может нравиться их «такой замечательный» психолог, потому что он мастерски умеет выстраивать созависимые отношения с клиентом. Пока люди не дошли до кризиса, когда идеализация сменится разочарованием, такой психолог будет для них «самым лучшим».

«Сарафанное радио» не стоит исключать. Искать отзывы и рекомендации – нормальный путь, особенно если вы впервые сталкиваетесь с психологами или имеете негативный опыт и стремитесь подстраховаться от новых неудач.

Если вам потенциально интересен специалист, которого посоветовали друзья, если вы рассматриваете возможность работы с ним, задайте друзьям конкретные вопросы. Чем хорош? Как долго работали? Каков результат? Если работа в процессе – что объективно меняется к лучшему?

И главное, чтобы был православным!

В православной среде есть определенное недоверие к психологам. Помню времена, когда священники воспринимали психологов как «конкурентов за души паствы». На полном серьезе приходилось объяснять, что психология – не сатанизм, не против веры, это вообще про другое. И до сих пор такое отношение – не редкость, хотя сейчас христианская психология делом доказала свое право на существование, и многие священники и верующие знакомы с ней не понаслышке.

И все-таки религиозность психолога менее важна, чем профессионализм и способность с уважением относиться к ценностям клиента, не навязывая собственных идеологических установок.

«Православный» – не критерий качества. Когда кто-то упирает на то, что является православным психологом/юристом/таксистом/педиатром, тут же возникают сомнения в квалификации этого человека.

Кто давно находится внутри Церкви, работал на приходском или епархиальном уровне, наверняка сталкивались с ситуациями, когда, настаивая на своей православности, человек просто рассчитывает, что ему простятся его профессиональные несовершенства: «я же свой, я православный». Пока еще приставка «православный» остается поводом для манипуляций.

А уже в том случае, если профессионализм специалиста нас устраивает, стоит посмотреть, насколько его система убеждений гармонирует с нашей. Хороший психолог не станет навязывать клиенту свои убеждения, но вполне может их обозначить, заявить о том, что для него лично неприемлемо. Конфликт на уровне ценностей и убеждений не способствует эффективному консультированию или психотерапии.

Если перед верующим, православным человеком стоит проблема «как выбрать хорошего психолога», то совет здесь один – на первом месте должен стоять профессионализм, а на втором – уважение к вере и убеждениям клиента и готовность ничего не навязывать.

Хороший психолог – человек публичный

Если человек успевает вести блог, писать книги, публиковать статьи, при этом активно работает с клиентами и включен в образовательные проекты – он супергерой! Прежде всего это признак умения организовать свое время, но напрямую не значит, что специалист во всех отношениях превосходит менее публичных специалистов. Надо смотреть, что за этим стоит – ведь 90% своего времени психолог может тратить на самопродвижение или нанять других людей писать от его имени. Публичность, как и непубличность, связаны прежде всего с желанием и навыком специалиста присутствовать в публичном пространстве. Высококлассный специалист может не делать всего вышеперечисленного, но не потому, что ему нечего сказать, а потому, что ему некогда или он тяготится публичностью.

Но не стоит забывать и о том, что публичность – всегда возможность для клиента немного снизить риски. Посмотреть на специалиста, не афишируя желания консультироваться. Решить для себя, насколько он готов довериться такому эксперту и согласен ли с тем, что психолог говорит и пишет. Насколько противоречивы, с точки зрения клиента, убеждения психолога, в том числе религиозные, также можно обнаружить через его публичную активность.

Публичность – не критерий в выборе, но она упрощает выбор. Ведь если плоды публичности внушают доверие, значит, можно предварительно принять решение о сотрудничестве.

Все беды испытал на себе

Не считаю, что нужно испытать все несчастья, чтобы быть способным помогать другим. У каждого человека, к счастью, запас бед ограничен. Да и странно сводить работу психолога лишь к тем бедам, которые он пережил лично.

Хороший психолог обладает эмпатией. Это означает, что он может прочувствовать, сопереживать боли клиента. Важно, чтобы психолог был ресурсным, способным помочь клиенту разобраться в бедах, не проваливаясь в его переживания.

Согласитесь, тот, кто только читал о проблемах, не возьмется с ними работать. В любую проблематику надо вникнуть, войти, погрузиться – посредством специализированного обучения и опыта работы с определенным кругом проблем, поскольку личный опыт всегда не универсален, и сказать другим «делай как я» не получится. Например, можно заниматься предразводным консультированием, находясь в счастливом браке. Если специалист знаком с семейной проблематикой, техниками семейной терапии, досконально изучил проблему и знает, какие бывают кризисы и как их можно разрешить, ему не обязательно начинать разводиться самому, чтобы убедиться на практике, как это работает.

Каждый из нас рано или поздно переживает те или иные скорби. Опыт собственных переживаний делает психолога более сострадательным и деликатным в каких-то вопросах. Но сострадательным и деликатным можно стать и другим способом.

Что же нужно учесть при выборе психолога

Как выбрать своего психолога, одним предложением и не скажешь. Все-таки хороший или плохой специалист – это категории оценочные. Для одних хороший психолог – тот, кто эффективно поможет решить проблему. Для других – кто будет оказывать максимальную эмоциональную поддержку, бережно и деликатно. Для третьих – тот, кто будет подыгрывать клиенту, соглашаться со всеми его выводами, говорить приятное слуху. Четвертые предпочтут того, кто безжалостно и жестко, как хирург, не оставит камня на камне от прежних убеждений и пересоберет их в новой конфигурации. Чтобы выбрать хорошего специалиста, нужно определиться, какие критерии качества важны именно для вас. Но есть базовые принципы, которые следует учесть, чтобы не ошибиться в выборе:

– постарайтесь определиться с тем, какого результата хотите достичь , чего хотите от психолога;

– посмотрите открытые источники , опросите знакомых, рискните и поищите специалистов на порталах, посвященных психологической помощи;

– среди выбранных специалистов устройте «конкурсный отбор на вакансию» ;

– не делайте ставку на одного, чтобы не разочароваться в психологии совсем; пообщайтесь с несколькими специалистами, прежде чем определитесь, к кому идти на консультацию;

– сходите на пробную консультацию , чтобы понять, насколько вам комфортно работать именно с этим психологом;

– доверяйте интуиции , но проверяйте ее разумом;

– не бойтесь говорить психологу о своих сомнениях , в том числе – и при первой встрече.

Яков Кротов: У нас в гостях психолог, православная Наталия Скуратовская .

Откуда появился у вас интерес к манипуляциям? У меня ощущение, что в России все страшно боятся потерять свободу, оказаться жертвой манипуляций, а в результате все эту свободу теряют, потому что страх несвободы оказывается хуже рабства.

Наталия Скуратовская: Любой страх повышает риск того, что он оправдается.

Интерес к этой теме появился у меня в результате моего профессионального опыта, в том числе и психотерапевтического, а с другой стороны, из моего опыта как светского психолога, бизнес-психолога. Это то, с чем я работаю, что помогаю людям преодолевать на протяжении последних 25 лет.

В России все страшно боятся потерять свободу, оказаться жертвой манипуляций, а в результате все эту свободу теряют

Яков Кротов: С верующими людьми вы работаете не так долго?

Наталия Скуратовская: Да, с 2010 года, когда у Церкви появилась готовность с этим работать. Началось все с того, что архиепископ Камчатский пригласил меня провести тренинг для священников его епархии. Эти священники, которые были у меня на первом тренинге, потом обращались за индивидуальными консультациями, и как-то одно за другим оно и пошло. До этого за 20 лет моего пребывания в Церкви я даже представить себе не могла, что моя профессиональная деятельность и моя вера когда-нибудь соприкоснутся.

Яков Кротов: Сейчас в Москве практически при каждом приходе есть психолог, и психологическая грамотность растет.

Как вы определяете манипуляцию? Чем, к примеру, манипулятивная любовь отличается от обычной? Вот родительная любовь, например... Или, если появляется манипуляция, то слово "любовь" неуместно?

Наталия Скуратовская: Почему же? Это все прекрасно может совмещаться в сознании одного человека. Манипуляция - это любое скрытое психологическое воздействие на другого человека с целью добиться от него выполнения своей воли.

Яков Кротов: Играет роль, осознанная это манипуляция или нет?

Любой страх повышает риск того, что он оправдается

Наталия Скуратовская: Для объекта воздействия принципиальной разницы нет. Для самого манипулятора это, конечно, играет роль. Это вопрос внутренней честности. Если человек осознает, что он манипулирует, как минимум, ему при желании легче от этого избавиться. Если он не осознает, то скорее отношения зайдут в тупик, чем он поймет, что именно манипулятивность его поведения служит причиной этого тупика.

Яков Кротов: А манипулятивные практики больше распространены в России или в других странах? Можно сказать, что в России это особенно острая проблема?

Наталия Скуратовская: По большому счету, на этом уровне люди везде одинаковы. Манипуляция - это фон нашего общения, это не означает, что там обязательно ужасы-кошмары, разрушительные последствия для личности. Разрушительные последствия накапливаются медленно, постепенно, потому что манипуляции лишают нас честности и открытости, возможности оставить другому человеку свободу выбора, то есть это привычка именно к такому манипулятивному поведению. А так любая мать, которая уговаривает ребенка съесть ложечку «за папу, за маму» (причем с любовью), - это уже где-то и в чем-то манипулятор.

Яков Кротов: А надо просто приказать съесть ложечку?

Манипуляция - это любое скрытое психологическое воздействие на другого человека с целью добиться от него выполнения своей воли

Наталия Скуратовская: Подождать, пока проголодается.

Яков Кротов: На мой взгляд, эталонное время манипулятивных практик - это викторианство . Достаточно сказать о том, как мальчиков и девочек отучали от онанизма - всячески запугивая, что есть определенный запас половой энергии, ты все это растратишь, будешь кривобокий, хромой, уродливый, будут прыщи и так далее. Из этого, мне кажется, во многом вырос современный атеизм, из этого вырос Фрейд, который с этим боролся и доказывал, что так с детьми нельзя. И с точки зрения Фрейда, иудео-христианская религия в ее европейском варианте - это просто перенос на Бога тех представлений, которые формируются у ребенка, ставшего жертвой подобного воспитания. Бог как манипулятор… И поэтому Фрейд был неверующий.

Наталия Скуратовская: Бывает такая ситуация, когда образ Бога искажается, на него действительно проецируется родительская фигура, и, если ребенок столкнулся с запугиванием и угрозами, что "если ты меня не будешь слушаться, я не буду тебя любить", то это же переносится и на Бога. Бог становится такой пугающей фигурой, расположение которой надо заслужить, иногда - противоестественным для себя образом.

Яков Кротов: Вот Апокалипсис, проповедь Спасителя о Страшном суде: скрежет зубов, будешь глядеть на женщину с вожделением - лучше бы тебе удавиться и так далее... Это манипуляция?

Наталия Скуратовская: Не думаю.

Яков Кротов: А в чем разница? Это же запугивание.

Есть разница между запугиванием и предупреждением

Наталия Скуратовская: Есть разница между запугиванием и предупреждением.

Яков Кротов: Вообще, вся эта евангельская педагогика, как говорил в оправдание Спасителя Иоанн Златоуст , это педагогическое запугивание. Но выходит, что это не оправдание, а наоборот, скорее, утяжеление вины? Зачем Спаситель так часто говорит о вине?

Наталия Скуратовская: Спаситель как раз не очень часто говорит о вине. Вообще, основное, на мой взгляд, послание Евангелия - что мы спасаемся по милости Божьей, а не потому, что своим праведным поведением заслужили это спасение, не потому, что оправдались своими поступками, тем, что ни разу не преступили ни одной заповеди. А дальше эту мысль развил уже апостол Павел - что по закону никто не оправдается.

Яков Кротов: Это мудро... Тем более что у Нового Завета есть, мягко говоря, подводная часть, обратная сторона медали. Есть огромная часть, которая благодарит Бога за то, что есть мир. И в этом смысле невозможно понять Христа, не поняв, что в течение полутора тысяч лет эти люди действительно учились благодарности, доверию, открытости миру. Тогда мы не поймем Евангелие, у нас будет перекос. А в современных российских условиях человек приходит к Богу не из мира, где благодарственные псалмы - это ежедневное пение, а из мира цинизма, отчаяния, педагогических унижений и манипуляций, где ему кричали: "Ты козел! Чего ты прешь? Дай мне отдохнуть!" Это манипуляция?

Одни и те же действия, в зависимости от контекста, могут либо быть, либо не быть манипуляцией

Наталия Скуратовская: Может быть, манипуляция. Понимаете, одни и те же действия, в зависимости от контекста и, прежде всего, от мотивации того, кто это говорит или делает, могут либо быть, либо не быть манипуляцией. Есть чисто манипулятивные фразы, но зачастую мы не можем вынести вердикт по одной фразе. Например, чисто манипулятивная фраза: "Не будешь поститься, молиться - и Бог проклянет тебя, пойдешь в ад". Человек, который так говорит, присваивает суд Божий. Он не знает, как Бог будет судить его собеседника, но он уже вынес свой вердикт. Это к вопросу о манипулятивной педагогике. И церковная педагогика тоже может быть манипулятивной.

Яков Кротов: Хорошо, к священнику, к такому младостарцу, приходит четырнадцатилетний подросток, и священник в лоб: "Онанируешь?" И подросток думает: о, батюшка прозорливый... Это манипулятивная педагогика?

Наталия Скуратовская: Несомненно.

Яков Кротов: Подросток способен выйти из этого без потерь?

Наталия Скуратовская: Думаю, самый простой способ выйти - не приходить второй раз. Но это не всегда возможно, ведь он же не всегда сам приходит, часто тут еще участвует семья.

Яков Кротов: Может человек в 14 лет хотеть, чтобы им манипулировали?

Церковная педагогика тоже может быть манипулятивной

Наталия Скуратовская: В принципе, может, если он к этому привык, например, в своей семье. Это создает определенное чувство безопасности, ему не надо ничего менять в себе, ему понятна эта система отношений. Например, если он привык послушанием заслуживать одобрение своих родителей, то, попадая к такому младостарцу, у которого тоже надо заслужить одобрение послушанием, он будет чувствовать себя психологически комфортно при всей деструктивности отношений, потому что это привычная для него система. Раскаяться в этом он может, только если в его жизни наступят объективно тяжелые последствия того же послушания. А может не раскаяться до конца жизни и перенести это, в свою очередь, на своих детей или на своих прихожан, если он станет священником. Собственно говоря, это так и транслируется.

Яков Кротов: По вашему опыту общения с семинаристами, есть тенденция учить будущих священников манипулятивным практикам? Или эта опасность осознана, и ее избегают?

Наталия Скуратовская: Целенаправленно будущих священников манипулятивным практикам, конечно, не учат, но семинария - это становление ролевой модели поведения. И эта ролевая модель усваивается по преподавателям семинарии, по духовникам, то есть по тем реальным священникам, которые способствуют становлению человека именно как пастыря, душепопечителя. И если этим наставникам свойственно манипулятивное поведение, то оно перенимается как часть этой ролевой модели, причем оно может не осознаваться ни той, ни другой стороной, а просто впитываться.

Нельзя стать профессиональным практикующим психологом без проработки своих психологических сложностей

С точки зрения психологического здоровья, это должно осознаваться. Когда я занималась с семинаристами практической пасторской психологией (это были не лекции, а тренинг, и прорабатывались какие-то их собственные особенности поведения в разных ситуациях), каждый раз, замечая это, я обозначала этот момент, делала его явным: вот посмотрите, что вы сейчас сделали. Или: а давайте спросим у ваших товарищей, насколько честно это прозвучало. И они начинали сами распознавать это в своем поведении. Осознание - это уже наполовину решение проблемы. А потом они уже начинали подшучивать друг над другом, когда кто-нибудь входил в роль такого манипулирующего священника.

Яков Кротов: У психиатров, психологов, психотерапевтов тоже есть профессиональная наклонность к манипуляциям? Или их от этого точно предупреждают?

Наталия Скуратовская: По крайней мере, у них больше шансов заметить это за собой. Нельзя стать профессиональным практикующим психологом без индивидуальной проработки своих психологических сложностей. В принципе, нельзя приступить к практике, не разобравшись со своими собственными психологическими проблемами. Но в нашей стране эта деятельность не лицензируется, поэтому любой желающий после каких-нибудь трехмесячных курсов может идти и морочить людям голову.

Яков Кротов: Как говорили древние римляне, «пусть остерегается покупатель».

Итак, манипуляция любовью - это основной, может быть, способ манипуляции. Говорят: не буду тебя любить, если… Как это совместимо с понятием ответственности? Как совмещается любовь Божья, если она абсолютна и безусловна, со свободной волей человека?

Безусловная любовь начинается с готовности принять другого таким, какой он есть на самом деле

Наталия Скуратовская: Если мы говорим о безусловной любви, то она начинается с готовности принять другого таким, какой он есть на самом деле. Не то чтобы во всем его оправдывать и поддерживать, но позволить ему быть самим собой, а не проекцией наших ожиданий. Это может относиться к детям, супругам, возлюбленным, к кому угодно.

Яков Кротов: А как это - принять, не поддерживая?

Наталия Скуратовская: Ну, например, у близкого нам человека могут быть взгляды, с которыми мы не согласны, привычки, которые нам не нравятся, и мы можем прямо ему сказать: "Извини, дорогой, мне не нравится, что ты ковыряешь в носу и ходишь на коммунистические митинги". Но при этом, если Вася - какой-нибудь любимый брат, то отношения это может и не разрушить.

Яков Кротов: А это будут полноценные отношения?

Наталия Скуратовская: Да, они могут быть полноценными. Но полноценные отношения - это такое принятие с двух сторон.

Яков Кротов: Мне кажется, что в России такой взгляд на ту же Англию: мир индивидуализма, все распалось, каждый сам по себе, разговоры только о погоде, потому что нельзя говорить о политике, о религии - поссоримся. Выносится за скобки все, что составляет суть наслаждения русской душевности. Или нет?

В России люди в большинстве своем не боятся поссориться, могут поссориться, а потом помириться

Наталия Скуратовская: У нас есть особенности национального общения, к которым относится и то, что люди в большинстве своем не боятся поссориться, могут поссориться, а потом помириться... Но иногда нет тормозов, нет уважения к чужому личному пространству. Это еще не манипуляция, но базовое условие для того, чтобы не упрекать себя в манипулятивном поведении. «Я не уважаю его свободу, но я же хочу как лучше, я же знаю, как ему лучше!»

Яков Кротов: А что значит - личные границы? Вот женщина пришла в церковь без платочка, а регулярная прихожанка хочет сделать ей замечание. Имеет право?

Наталия Скуратовская: Мне кажется, что регулярная прихожанка должна иметь больше терпения и любви, не расстраиваться из-за чужих платочков.

Яков Кротов: И насколько далеко можно зайти дело с этой безусловностью? Женщина пришла в церковь в подпитии, еле стоит на ногах, но в платочке. Проводить к выходу?

Ну, зачем-то же Господь ее привел в таком состоянии... Проводить к лавочке. Если она ведет себя неадекватно, то, может быть, и к выходу, но попросить зайти завтра, на трезвую голову.

Яков Кротов: А вот ребенок - наркоман, и он манипулирует родителями, родительской любовью...

Манипуляция может вовлекать в созависимые отношения, но может использоваться и с другой целью

Наталия Скуратовская: Вот это как раз тот самый случай, когда можно любить, но не принимать и не поддерживать его увлечения. Тут на определенном этапе может быть некоторое ограничение личной свободы – например, изолировать его от окружения. Первый шаг - поговорить и помочь осознать разрушительность того пути, на который он вступил. Если момент уже упущен, осознание уже невозможно, то помочь ему из этого выйти.

Яков Кротов: А это будет манипуляция: если ты будешь колоться и красть дальше...

Наталия Скуратовская: ...то мы тебя выгоним. Да, это будет манипуляцией. Можно сказать: мы за тебя боимся, переживаем, мы видим, что ты погибаешь, уже не отвечаешь за свои поступки, мы хотим тебе помочь, защитить тебя. Мы можем сказать это достаточно твердо, но все равно тут последнее решение остается за ним. Вспомните притчу о блудном сыне. Там сын ведет себя недостойно, требует того, на что не имеет права, и отец дает ему это, отпускает его с этим, и с любовью ждет, когда тот придет обратно.

Яков Кротов: Как соотносится манипуляция другим и зависимость, созависимость? Есть ведь какое-то сходство? Манипулятору удобно, что другой - грешник, он может им манипулировать.

Наталия Скуратовская: Манипуляция может вовлекать в созависимые отношения, но может использоваться и с другой целью. Но любые деструктивные созависимые отношения в основе своей имеют манипуляции, причем нередко - взаимные. Например, вот этот альянс - жертва и агрессор...

Яков Кротов: Кающийся и младостарец.

Жертва не всегда хочет, чтобы ее вытащили из этих отношений

Наталия Скуратовская: Да. Домашнее насилие - здесь же не всегда ситуация выглядит так однозначно, что есть злодей и есть несчастная жертва. Очень часто есть момент встречной провокации. Если агрессор расслабляется и не проявляет себя как агрессор, он может быть спровоцирован, чтобы жертва подтвердила свое право, например, на то, чтобы ни за что не отвечать: что я могу, если меня подавили, унизили, сломали... Жертва не всегда хочет, чтобы ее вытащили из этих отношений.

Яков Кротов: А если человек начинает раскаиваться и пытается освободиться от своей склонности к манипуляциям, к садизму, то это может помочь освободиться и жертве?

Наталия Скуратовская: Конечно! Убери один элемент из этой системы отношений, и даже если второй не меняет свое поведение, то все его импульсы (манипулятивные - в том числе) идут в никуда, не встречают рефлекторного ответа, который запускает всю эту деструктивную цепочку.

Например, в ситуации того же семейного насилия - ко мне иногда приходит пострадавшая сторона, а иногда наоборот, родители, которые не могут больше кричать на своих детей, они кричат и стыдятся. Помогая человеку изменить свои собственные установки, свое собственное отношение к близкому человеку, мы не можем изменить поведение другого человека, которого нет рядом с нами. Поэтому мы помогаем тому, кто к нам пришел, а другой, может, и не готов прийти на терапию...

Созависимость - это восполнение неких дефицитов

Например, жена - жертва семейной агрессии, а муж - садист, и ни в какому психологу он, конечно, не пойдет, говорит она. И работать мы будем не про то, как изменить мужа и его характер, а про то, как выйти из ситуации насилия. Человек меняется внутренне: мы находим, за какие уязвимости цепляется эта система отношений, как можно их преодолеть, чего не хватает во внутреннем психологическом пространстве, чем восполнить этот дефицит.

Созависимость - это восполнение неких дефицитов. Человеку не хватает любви, и поэтому он принимает, например, агрессию: хоть так, но на меня обращают внимание. И надо понять, чего человеку не хватает для счастья, чтобы выйти из этих отношений. Когда он находит способ получать это другим способом в другом месте, у него меняется отношение к своему партнеру по созависимому взаимодействию, и он начинает по-другому себя вести, иначе реагировать на агрессию или не реагировать на нее вообще, игнорировать, выходить из ситуации: "Ты тут кричи, а я чайку попью. Накричишься - вернешься". И меняется система семейных отношений. Если мы говорим о Церкви, то меняется система отношений с духовником.

Яков Кротов: Ну, Церковь - все-таки приложение к жизни, а не наоборот.

Наталия Скуратовская: Для кого как. Есть люди, для которых Церковь - вся жизнь или главное в жизни, для некоторых она даже важнее, чем семья. А есть люди, у которых ничего больше нет: монахи, например.

Яков Кротов: А это хорошо?

Есть люди, для которых Церковь - вся жизнь или главное в жизни

Наталия Скуратовская: Если это их свободный выбор, то, наверное, хорошо.

Яков Кротов: Вот человек скажет: "Ты покричи, а я чайку попью", а тот полезет уже драться, а не материться. Вот это внутреннее восстановление себя, заполнение пустоты, выздоровление не может ли спровоцировать, наоборот, усиленную агрессию? Человек увидит, что другой освобождается, и осатанеет, повысив градус агрессии.

Наталия Скуратовская: Да, в переходный период все может так и быть, но свет в конце тоннеля есть. Иногда бывает и по-другому: человек, проработав в себе ту проблему, которая его вовлекла в созависимые отношения, понимает, что эти отношения ему не нужны. И если там нет каких-то обязательств, то он уходит пить чай в другое место. Но это получается уже не про любовь. В некоторых случаях это может быть и развод, но бывает, что люди, расставшись на время, потом возвращаются друг к другу и начинают строить отношения на другом фундаменте. Пережив этот острый момент, когда агрессия могла стать неконтролируемой, люди получают шанс построить отношения на фундаменте любви, а не созависимости.

Яков Кротов: То есть любовь может перерасти в манипуляцию, но может быть и обратный процесс?

Если уже есть любовь как открытое, ответственное, честное отношение к другому человеку, то она не перерастет в манипуляцию

Наталия Скуратовская: Я бы сказала, что в манипуляцию может перерасти не сама любовь, а жажда любви и стремление заполнить ее дефицит хоть чем-то, какими-то близкими отношениями, пусть даже они в чем-то причиняют боль. Если уже есть любовь как открытое, ответственное, честное отношение к другому человеку, то она не перерастет в манипуляцию, в созависимость.

Яков Кротов: Здесь я бы возразил. Я видел много разводов, много распавшихся семей и семей, где манипуляция друг другом все заполонила, но я не могу сказать, что там не было любви. Любовь может перерасти во что угодно! В конце концов, Иуда, я думаю, где-то любил Спасителя, а потом где-то что-то... и не туда.

Но я боюсь, что любовь может закончиться. В любви ведь есть игровое начало, игровое насилие, игровое покусывание, игровое обзывание друг друга - присутствует как бы такая фаза взросления любви. И игровая манипуляция в любви тоже бывает, наверное. А потом может так случиться, что игровое превратится в серьезное и вытеснит любовь?

Наталия Скуратовская: Любовью называют настолько разные вещи, что тут каждый раз хочется уточнить.

Яков Кротов: Я называю любовью любую ситуацию, когда люди говорят, что "мы друг друга любим". Вот пришли на венчание, и священник спрашивает: "Обещаете любить?..".

Наталия Скуратовская: Но это может быть влюбленность или страсть даже не к реальному партнеру, а к вымышленному образу. "Пришла пора - она влюбилась".

Яков Кротов: Но это же не мешает любви, это одна из ее опор на первых стадиях.

Любовью называют настолько разные вещи, что тут каждый раз хочется уточнить

Наталия Скуратовская: Если человек любит свою галлюцинацию, которую он спроецировал на более-менее подходящий объект, значит, тут любовь еще не наступила. Она может наступить, когда люди по-настоящему друг друга узнают.

Яков Кротов: Ну, так Господь же сводит людей, и в довольно раннем возрасте. Скажем прямо, он как-то рискует, и это можно…

Наталия Скуратовская: Конечно, можно, потому что из этого может вырасти любовь. А может и не вырасти.

Яков Кротов: Она есть! Презумпция любви! А иначе мы оказываемся в положении манипуляторов. Если я не доверяю чужой любви, то я как бы манипулирую человеком: если ты докажешь, что ты ее любишь...

Наталия Скуратовская: А почему нужно выносить об этом суждение, вторгаясь во внутренний мир другого человека, в его свободу, в его выбор?

Яков Кротов: Но мы все взаимосвязаны, и если человек спрашивает, то ему нужно подкрепление, подтверждение, это же часто правильная необходимость.

А чем манипуляция чувством вины отличается от призыва к покаянию?

Наталия Скуратовская: Вектором приложения усилий. Покаяние - это метанойя , это изменение жизни, мысли, души. И следствием покаяния должно быть оставление страстей, преодоление грехов. А чувство вины, если оно невротическое… Иногда человек осознает вину как ответственность за реально совершенный проступок, то есть это голос совести. Отличать чувство вины от голоса совести тоже стоит.

Если я не доверяю чужой любви, то я как бы манипулирую человеком

Яков Кротов: А как?

Наталия Скуратовская: Чувство вины, деструктивное и невротическое, по большому счету, диктует самоуничтожение: ты плох, ты не исправишься и не исправишь ситуацию, ты виноват, и нет тебе прощения и ныне, и присно, и во веки веков. А голос совести говорит: ты поступил плохо, обидел кого-то, украл, даже убил - подумай, можешь ты это исправить или нет, можешь - исправь, и этим положишь начало своему покаянию, которое будет заключаться в том, что больше ты такой ошибки не совершишь. Не можешь исправить (ну, например, убил - не воскресишь же) - совесть подсказывает, что надо это как-то искупить, и подумай, как ты можешь это искупить.

Яков Кротов: Вера подсказывает, что даже и не очень можешь...

Наталия Скуратовская: Полагаешься на милость Божию, но иногда человек приходит к тому же священнику и говорит: "Батюшка, грех на душу взял, убил..." Например, женщина сделала аборт: "Наложите на меня епитимью потяжелее, потому что я не могу себя простить и чувствую, что Бог меня тоже не прощает". Можно в этой ситуации, например, пойти по пути усиления чувства вины, чтобы она и дальше чувствовала себя такой вот непрощенной, убийцей, - и чего мы этим добьемся? Добьемся того, что...

Яков Кротов: …она в следующий раз не сделает аборт.

Наталия Скуратовская: Да, но зато она не сможет дать любовь ни тем детям, которых родила, ни мужу. Она будет винить, уничтожать себя, и в результате это будет такое психологическое самоубийство. А если дать ей надежду на то, что Господь прощает… Господь простил разбойника, который тоже не благочестиво провел свою жизнь до этого момента... Господь может простить кого угодно.

Яков Кротов: Вот у движения "Пролайф" такая позиция, что аборт - это даже хуже, чем убийство, потому что убийца убивает все-таки совершеннолетних, взрослых, солдат вообще при этом рискует своей жизнью, а при аборте ты убиваешь совсем беззащитного, и это предельно жутко. И мне почему-то кажется, что это манипуляция.

Наталия Скуратовская: То, как подают это активисты-пролайферы, очень часто является манипуляцией.

Одна дорожка - загнать в чувство вины, в то, что она теперь должна до конца жизни каяться, и все равно вряд ли будет прощение (ну, или должна отслужить там 40 молебнов за младенцев, во чреве убиенных, и тогда, может быть, Господь ее простит). А есть другой путь - сказать, что, да, убийство, да, грех, да, непоправимо, не воскресишь, но если совесть подсказывает епитимью побольше… А что изменится к лучшему в тебе или в мире от того, что ты будешь делать тысячу земных поклонов на протяжении семи лет? Мучает совесть - есть брошенные дети, помоги им. Можешь - усынови, не можешь - есть волонтерство в детских домах, есть дети-инвалиды, которым люди помогают, просто приходят с ними пообщаться. Найди себе такое дело, чтобы искупить зло добром, если душа просит искупления.

Найди себе такое дело, чтобы искупить зло добром, если душа просит искупления

Но у нас не юридическая концепция спасения, и вопрос не состоит в том, чтобы отработать - одного убила, а другого усынови, и все равно отработать убийство мы не сможем. Мы надеемся на милость Божию, и, осознавая страшный, непоправимый грех, не повторим его больше и постараемся привнести в жизнь добро, любовь, то, чего мы лишили на тот момент и себя, и этого, например, убитого ребенка. Это совсем не "пролайферский" подход.

Яков Кротов: И тут приходит атеист и говорит: христианство воспитывает безответственность. Где граница между безответственностью и прощением?

Наталия Скуратовская: А вот как раз в том самом внутреннем изменении, в готовности и решимости больше не повторять грех.

Яков Кротов: Это сначала появилось у иезуитов. У них обучались и многие православные, они принимали на время грех католичества, учились, а потом возвращались в православие, потому что православных семинарий не было. Там есть обычай спрашивать после исповеди: обещаешь ли ты более так не делать? Вот в нашем чинопоследовании исповеди таких фраз нет, хотя иногда очень хочется, чтобы они там были. Вот алкоголик, у него похмелье – «ну, никогда больше!», а потом опять все по новой. И ведь этот маниакально-депрессивный цикл часто переносится в религиозную жизнь.

Наталия Скуратовская: Конечно!

Яков Кротов: А можно без этого? Как порвать порочный круг?

Обещание усугубляет чувство вины, поскольку оно с высокой степенью вероятности будет нарушено

Наталия Скуратовская: Перенести контроль извне вовнутрь. Когда человеку говорят: "Обещаешь ли ты больше этого не повторять?", это внешний контроль. То есть пообещай мне, пообещай Богу, а то Бог тебя накажет… Причем обещаешь, клянешься ты тому Богу, который говорил "не клянитесь ни небом, ни землей".

Яков Кротов: Ну, нет, там не говорят "клянитесь", хотя обещание - это тоже форма клятвы.

Наталия Скуратовская: Обещание перед крестом и Евангелием! Просто в ситуации, которую вы описали, обещание усугубляет чувство вины, поскольку оно с высокой степенью вероятности будет нарушено.

Яков Кротов: А когда человек на венчании говорит "беру в жены, обещаю"? Тогда вы оказываетесь на атеистической позиции, что всякая религия - это вынесение вовне того, что должно быть в глубине сердца...

Наталия Скуратовская: Да нет, все совсем не так! Когда речь идет о борьбе с грехами, со страстями, которые овладели человеком… Все мы знаем из аскетики, что страсти зачастую одномоментно не преодолеваются, что это борьба, иногда борьба до часа смертного, и человек к этой борьбе должен подходить так, что «постараюсь не падать, но если упал, поднимусь, покаюсь и опять постараюсь не падать». Но если вот в этот момент покаяния с человека взяли внешнее обещание, то у него уже два греха, например, пьянство и то, что он нарушил обещание. В следующий раз он придет к нам вдвое более виноватый, а потом просто потеряет веру в то, что Господь избавит его от этого.

Мы не можем в одностороннем порядке пожизненно отвечать за другого человека

А при венчании речь идет об ответственном решении, которое предположительно принимается раз и на всю жизнь, то есть это любовь и ответственность.

Яков Кротов: Вот я всегда не любил слово "ответственность", потому что оно, мне кажется, имитирует диалог. Ответственность - это все-таки разновидность ответа, но ответственность в таких контекстах - это какое-то монологическое явление. Если я отвечаю перед любимой, перед Богом, то это часть какого-то длинного, десятилетиями длящегося разговора, а если я отвечаю перед законом природы, перед законом человеческим, психологическим, то это такая дрянь!

Наталия Скуратовская: Я как раз совершенно не имела в виду юридическое понимание ответственности, а имела в виду готовность отвечать друг за друга во всех ситуациях, поддержать другого.

Яков Кротов: А что значит - друг за друга?

Наталия Скуратовская: Это означает, что мы не можем в одностороннем порядке пожизненно отвечать за другого человека. Если речь идет о супружестве, то оба отвечают друг за друга и за отношения, оба должны быть готовы помочь другому, если ему тяжело. Например, родители отвечают за детей, но только до того момента, пока дети не повзрослели. А когда родители состарились и потеряли силы, уже дети отвечают за родителей. Ответственность всегда взаимна, если мы говорим о человеческих отношениях, а не о законах (возможно, навязанных).

Яков Кротов: Мне кажется, там, где любовь, там взаимная ответственность - это, скорее, взаимное прощение.

Ответственность всегда взаимна, если мы говорим о человеческих отношениях, а не о законах

Наталия Скуратовская: Да, обязательно!

Яков Кротов: И, в том числе, готовность сказать ребенку: ты иди, я останусь, и капитан потонет с кораблем. Любовь в этом смысле освобождает от ответственности, как от страдания, наказания. В Евангелии с этих страниц встает очень четкий персонаж - Господь Иисус Христос, открытый, искренний, который при этом все-таки нас пугает.

Наталия Скуратовская: Я не считаю, что он нас пугает.

Яков Кротов: А что это тогда? Как соединить Евангелие и вот это эхо ветхозаветных угроз?

Наталия Скуратовская: Эти ветхозаветные угрозы присутствовали в сознании его слушателей; более того, они присутствуют в нашем современном сознании, поскольку многое из ветхозаветной религии вошло в историческое православие. Когда эти требования доводятся до крайности, это некая провокация, как раз призванная пробудить совесть, переключить внимание с контроля внешнего, контроля закона на свою совесть, которую нередко называют – «голос Божий в душе человека». Ты посмотрел на женщину с вожделением - никто об этом не узнает, если ты ничего не сделал, а ты подумай, что это уже первый шаг к прелюбодеянию, и остановись. Тебя не будут за это судить как за прелюбодеяние, но заметят - остановись.

Совместимы ли православие и психология? Почему наиболее распространенным психическим расстройством среди православных верующих считается депрессия? Что прихожанин может противопоставить манипуляциям в церкви? В чем заключается здоровая церковность? На эти и другие вопросы отвечает Наталия Скуратовская - психолог, психотерапевт, преподаватель курса «Практическая пастырская психология» Хабаровской духовной семинарии, генеральный директор тренинговой компании «Viv Актив».

Наталия, как сочетаются православие и психология?

Предмет психологии - это психика, не душа и не дух. Конечно, отчасти мы можем сказать, что понятие психики соприкасается с тем, что называется душой, но только отчасти. В психологической науке есть разные подходы и теории: одни из них созвучны христианскому мировоззрению в большей в мере, другие - в меньшей.

Верующий человек вполне может использовать наработки практической психологии для решения тех или иных внутренних или межличностных проблем. Существует и такое направление, как христианская психология, которое пытается совместить православную антропологию и современное психологическое знание.

Психологию часто обвиняют в атеистичности и чуть ли не в связи с темными силами.

Есть и такое. Когда семь лет назад я начала заниматься вопросами психологии в церковной среде, один архиерей пригласил меня провести тренинг для священников, и мне приходилось опровергать подобные предрассудки - что психология не от лукавого, что это не сатанинская наука, а просто способ разобраться в том, как функционирует человеческая психика, как строятся отношения между людьми в семье, коллективе, обществе, какие закономерности на это влияют, какие бывают проблемы и как их можно решить.

Еще очень часто можно услышать возражение, особенно со стороны священнослужителей, что психология пытается подменить душепопечение. Это неверно потому, что душепопечение прежде всего касается отношений человека и Бога, то есть сферы духа. Психология же с этой сферой дело не имеет в принципе - то, что связывает нас с Творцом, может развиваться только в религиозном, церковном контексте.

Нередко приходится наблюдать, как верующий выдает какие-то свои эмоциональные переживания за «откровение свыше».

Это серьезнейший вопрос в православной аскетике. С этим связано такое понятие, как прелесть - самообман, когда человек считает, что он уже пришел к святости или обрел какие-то ее признаки. Аскетика подсказывает способ различения, который называется трезвением. Это весьма созвучно такому психологическому понятию, как критичность.

Аскетика учит, что нужно испытывать природу своих духовных переживаний. Психология также рекомендует не принимать безусловно те или иные установки, особенно, если что-то нам кажется «откровением свыше», и проверять, не связано ли это с какими-то нашими эмоциями, настроениями или же психическими отклонениями.

Исходя из вашей практики, какие психологические проблемы наиболее часто встречаются у православных верующих?

Люди разные, и проблемы у всех разные. Нередко в церковь их приводят неоправданные ожидания, в том числе и психологические проблемы - горе, потери, неудовлетворенность отношениями, чувство одиночества, отчуждение от мира и невротические переживания.

В религиозном контексте мы верим, что человека призывает в церковь божественная благодать, но она ощущается обычно на уровне неких смутных ощущений - мол, надо туда идти, чтобы найти защиту, опору и спасение, которое, как правило, понимается не в высшем смысле, а как избавление от внутренней неустроенности. Есть и другой вариант: человек начитается духовных книг и впадает в состояние прелести, думая, что он познал истину и теперь спасет остальных.

Психологически устойчивых людей, лишенных каких бы то ни было эмоциональных проблем, наверное, просто нет. Каждого из нас жизнь и окружение так или иначе ранят. Попадая же в церковную среду, человек может травмироваться вторично. Те качества, которые его побудили искать отдушину и отраду в церкви, зачастую приводят его в ту же систему отношений, от которой он искал спасения.

Например, человек рос в ситуации домашнего насилия под гнетом жестокого авторитарного отца, который пил, бил, морально уничтожал и так далее. Он несет эту травму в церковь и часто находит себе духовника, который во многом похож по психотипу на того самого отца. Но теперь это как бы благопристойно: никто не пьет, не бьет, но при этом учит считать себя хуже всех, не жить своим умом, потому что человеческая воля повреждена, и нельзя шагу ступить без благословения.

И таким образом человек оказывается в привычных для него психологических условиях, но отныне его проблемы стали якобы благочестивыми - неспособность принять на себя ответственность и стандартная позиция жертвы превратились в «смирение, послушание и отсечение воли». На самом же деле эти невротические проявления не имеют ничего общего с тем, что у святых отцов понимается под смирением, послушанием и отсечением воли.

Кстати, об отсечении воли. Как это понимать?

Начнем с того, что само это понятие появилось в монашестве. Большинство наставлений, касающихся аскетики и устроения духовной жизни, написаны в основном людьми монашествующими. Большинство трудов, определяющих нашу сегодняшнюю церковную жизнь, написаны на заре христианства. И там было четкое разделение двух путей - монашеского и семейного. Ни один из них не лучше и не хуже, они равночестны, исходя из того, что есть люди разного душевного устроения.

Отсечение воли прежде всего относится к монашествующим. Антоний Великий, когда об этом говорил, отмечал: как для монаха пагубно жить своей волей, так и для семейного человека губительно отказываться от нее. Поэтому если мы говорим о мирянах, то отсечение воли в любом случае это скорее исключение, чем правило.

В наше время духовные отцы, которые в высоком смысле ведут своих чад к спасению, - это большая редкость. Тут нужно разделять роли: духовника, который регулярно принимает исповедь у человека, хорошо знает его внутренний мир и может направлять его духовную жизнь, как более зрелый в духовном плане, и того, кто берет на себя полную ответственность за жизнь другого человека.

Кроме того, чтобы передать кому-то свою волю, ее нужно иметь. Личность должна обладать способностью принимать волевые решения, а не занимать инфантильную позицию. Мудрый священнослужитель способствует духовному росту верующего, а не его закрепощению в роли вечного ребенка.

И с этим связаны наиболее распространенные проблемы «старшего церковного возраста». Живя в иллюзиях, неофит рано или поздно начинает ощущать внутренний конфликт. Почему и говорят, что наиболее распространенное расстройство среди православных - это депрессия.

Содержание молитв и церковных богослужений направлено на то, чтобы мы осознавали свою греховность, но при этом мы забываем, что святые отцы писали это в твердой уверенности, что Бог с ними, что он их любит, и видели свое несовершенство в свете этой любви. Это было не самоиздевательским ковырянием в своих болячках, а воодушевленным стремлением к очищению и приобретению божественных качеств.

А если мы только говорим: мол, я самый грешный и хуже всех, но при этом не чувствуем, что Бог нас любит и такими, принимает нас теми, кем мы есть на самом деле, и ведет нас к спасению, то наша духовная жизнь превращается в хождение по кругу своих психологических проблем.

Психология может помочь разгрести эти душевные проблемы, мешающие вести подлинную духовную жизнь, при этом не вмешиваясь в сферу духа, а помогая устранять препятствия.

Есть такое мнение, что внешний традиционализм церкви и строго вертикальные отношения между клириками и мирянами становятся все менее оправданными в современных условиях, более равноправных, чем в предыдущие века.

Метафора отношений отца и детей пронизывает всю церковную жизнь, начиная с того, что Бог - это Отец. Но не свирепый, а любящий. В то же время священник предстоит от имени общины перед Богом в статусе духовного отца. Но даже в житейском смысле задача отца - вырастить своих детей, чтобы они стали взрослыми и сильными. Ненормален тот отец, который пытается держать своего ребенка всю жизнь в памперсах.

Я могу говорить только о Русской православной церкви, которую хорошо знаю изнутри, и о некоторых других поместных церквях, где определенные вещи устроены по-другому. В Украинской церкви, насколько мне известно, во многом то же самое, что и в Русской.

В современной церковной педагогике мало что рассчитано на духовное взросление прихожан, зачастую они искусственно задерживаются в «манеже». Человек попадает в регламентированную систему, и первое время его это успокаивает. Он начинает разбираться во всех правилах, зачастую не вникая в их внутренний смысл, становится «знатоком», но при этом ничто не побуждает его духовно взрослеть.

Если у священника есть такой личный дар, он способствует, чтобы человек в церкви рос, а не оставался «вечным младенцем», однако в нынешней общепринятой церковной практике подобных инструментов практически нет.

Затем прихожанин начинает чувствовать неудовлетворенность: мол, я хожу в церковь 10, 20, 30 лет, но не чувствую Бога, нет ощущения, что приблизился к святости, совершаю те же самые грехи; да, какие-то перестал, но добавились новые. У человека наступает разочарование, вплоть до сомнения в существовании Бога, и нередко это приводит к обесцениванию веры.

Если священник чуток к своим духовным чадам и способствует их взрослению, он понимает, что это - нормальный кризис. Здесь можно провести аналогию с подростковым возрастом. С одной стороны, подростку кажется, что он уже взрослый, с другой - у него еще в чем-то не хватает разумения, в чем-то недостаточно самостоятельности, для ощущения безопасности ему по-прежнему нужен родительский тыл.

Если такого прихожанина не начинают попрекать в том, что он «нецерковный», «не наш», если община его не отторгает, то он, пережив кризис, приходит к более зрелой и осознанной вере. Он начинает понимать, что «не человек для субботы, а суббота для человека», что вычитывание утренних и вечерних правил, канонов перед причастием, соблюдение постов - это не основное содержание духовной жизни, а всего лишь ориентиры на пути.

В нашей церкви отношения очень иерархические, воспроизводится средневековая византийская модель отношений, которая не получила у нас практически никакого развития. В этом есть элемент ролевой игры в средневековье. Тогда иерархия была естественной, общество снаружи соответствовало обществу в церкви. Сейчас у нас действительно существует разрыв между системами отношений внутри церкви и за ее пределами.

Конечно, церковь всегда «не от мира сего», и она не должна гнаться за ним, но ведь человеческая личность тоже изменилась за последние 2000 лет.

Начиная с того, что самому понятию личности от силы лет 250. То, что подразумевали под ним в средние века, соответствует нынешнему понятию индивидуума. В современном же понимании индивидуум и личность - это «две большие разницы».

Где православная церковь не составляет большинство верующих, она трансформировалась быстрее. Там нет такой дистанции между клириками и мирянами, как у нас, внутрицерковные отношения зачастую демократичнее и более открытые. Последние двадцать лет запрос на изменение внутрицерковной системы отношений стал формироваться и у нас. На мой взгляд, наша церковь вскоре к этому придет.

Если человек сталкивается в церкви с манипуляциями, что он может этому противопоставить?

Прежде всего нужно учитывать, что манипулятор не всегда осознает, что он манипулирует. Часто он воспроизводит модели поведения, которые привычны для него самого - им манипулировали, и он не умеет по-другому. Манипулятор воспринимает это как норму отношений. Заметив это, человек порой начинает возмущаться. Этого делать не стоит. Священник и так называемые авторитетные прихожане - не святые. Они просто люди, способные в том числе и на осознанные или неосознанные манипуляции.

Нужно на ясную голову, холодным рассудком, проанализировать ситуацию: что у нас происходит, осознает ли манипулятор, что он пытается воздействовать на других. Осознанная манипуляция направлена обычно на ту или иную конкретную выгоду - например, материальную или статусную. А неосознанная - как правило, на получение большей власти над человеком и удовлетворение тщеславия.

Далее вычленяем, с какой целью нами пытаются манипулировать, как это соотносится с нашими собственными интересами и что мы можем этому противопоставить. Обычно достаточно вскрыть эту манипуляцию, проговорить ее.

Например: «Мне кажется, что вы добиваетесь, чтобы я бездумно с вами соглашался, но церковь учит нас стоять в свободе, дарованной Христом, что свобода воли - это дар Божий, и если у меня есть другие суждения по этому вопросу, мне хотелось бы, чтобы мы их по умолчанию не отвергали, а аргументированно обсуждали».

Если манипуляция осуществляется давлением на эмоции - нагнетается страх или «давят на жалость», нужно отделить слова и факты от эмоциональной составляющей, задать себе вопрос, какую сейчас эмоцию хотят во мне вызвать и для чего.

В случае эмоционального давления стоит отойти на шаг в сторону и понять, о чем на самом деле идет разговор, - вернуться к буквальному и объективному смыслу сообщения, которое вам пытаются донести под соусом этих эмоций. И затем разговаривать по этому «сухому остатку».

Предложить побеседовать спокойно, давая понять, что вас не удастся заразить паникой. Например: «Мы готовы помочь, но мы не любим вымогательство». Таким образом, мы выстраиваем границы.

Вернемся к невротическим проявлениям у верующих. Некоторые церковные психологи используют такое понятие, как «православный невроз». Какова его природа?

Невроз - это собирательное понятие. Их великое множество, в том числе и среди православных. Но самое главное, что невротизирует, - это внутренний конфликт. И зачастую он происходит между идеальным и реальным, отверженным «я», которому не дается возможности проявляться во внешнем мире.

Срабатывает такая установка: чтобы быть любимым, нужно быть одобряемым. И человек начинает выстраивать свое ложное «я»: вместо того, чтобы совершенствовать в церковной жизни свою подлинную сущность, он шлифует свой невроз в православной системе координат.

Это не то чтобы осознанное лицемерие, а скорее неосознаваемый внутренний конфликт, которому очень способствуют особенности нашей церковной жизни. Есть система предписаний и готовые модели для формирования ложного «я»: мол, если ты будешь таким-то и таким-то, тогда станешь православным и мы тебя примем.

Человек это принимает и идет по пути самообмана, который обычно предполагает искаженное понимание Бога - грозного судьи, который карает, фиксирует все наши грехи и за малейший из них отправит в ад, и вообще отправит туда всех, кто не такой, как мы. Подобная психология присуща сектам и, к сожалению, нередко встречается в православной среде, рождая околосектантские образования.

Нормальный подход строится на осознанности и принятии. Как и в психотерапии, где базовое условие - это безусловное принятие. Мы принимаем человека таким, какой он есть, со всеми его особенностями и недостатками; не оцениваем и не судим, а понимаем его качества, что не означает потакания его порокам. По умолчанию мы относимся к нему с симпатией, в идеале - с любовью, даем эмоциональную поддержку и, возможно, обратную связь по поводу его слабостей и недостатков, но при этом убеждаем, что он может их преодолеть. Подобному учит и православная аскетика.

В церковном учении есть очень хорошая основа для здоровой церковности, мы просто зачастую ее неправильно трактуем и применяем. Мы говорим, что церковь - это больница, куда человек приходит лечиться, но в реальности ему зачастую предъявляются требования изображать из себя здорового, чтобы не расстраивать главврача, под угрозой вечной смерти.

Здравая церковность предполагает, что отношения строятся не только вокруг дисциплины, но и вокруг любви. А если не любишь себя, то и другим никакой любви ты дать не можешь. Не принимая себя таким, каким ты есть, нельзя безусловно принять другого.

Комментирует психолог Наталия Скуратовская.

«Священник убил жену» — это ужасает, но увы, не удивляет. Семейное насилие встречается в священнических семьях (да и просто — в «глубоко воцерковленных») чаще, чем «в среднем по больнице». Причины просты: психопатов среди священников, мягко говоря, не меньше, чем среди прочих граждан, но распространенные представления о браке и супружеских отношениях таковы, что фактически легитимизируют насилие и препятствуют выходу из кризисной семейной ситуации. (Причём основаны эти представления на ложном понимании и Евангелия, и канонов — ещё одна подмена, калечащая, а подчас — и отнимающая жизнь).

Мне доводилось общаться и с совсем юной матушкой, избитой до синевы своим столь же юным мужем (отпрыском маститой священнической семьи «с традициями» — да, в том числе — и с традицией «смирять» жену побоями), и со страдающими от семейного насилия многодетными матушками постарше, пережившими за годы семейной жизни не один перелом, с отбитыми почками, но не решающимися изменить ситуацию. Что, как правило, слышат они от духовника? «Терпи, смиряйся, это твой крест, это для твоей же пользы, развод — смертный грех, жена да убоится мужа…»

И там, где в обычной семье женщина преодолела бы страх и созависимость, добралась бы до кризисного центра и получила поддержку и убежище, многие матушки будут терпеть до последнего — и не только из-за вышеперечисленных «назиданий», но ещё и потому, что стыдно «опорочить» мужа, уронить его священнический авторитет, «навлечь хулу на Церковь» (к слову сказать, очень часто эти священники-абьюзеры на приходе ведут себя совершенно иначе — и прихожане их считают «добрыми пастырями»).

В некоторых случаях семейное насилие — это следствие не психопатии, а ситуации колоссального давления, в которой оказывается священник в силу особенностей нашей «церковной системы», и если он с этим хроническим стрессом не разберется конструктивно, то последствия могут обрушиться на семью (на которой будут «вымещаться» все негативные эмоции, не находящие выхода)

И очень хочется напомнить женщинам, оказавшимся в ситуации семейного насилия:

1. Вы не одни наедине с этой бедой — по всей стране есть сеть кризисных центров для жертв семейного насилия, которые предоставят и психологическую, и юридическую помощь, а в случае необходимости — и убежище (и даже с 6 детьми, да). Это бесплатно.

И даже если вы пока не собираетесь уходить, стоит связаться со специиалистами кризисного центра и конфиденциально обсудить свою ситуацию — чтобы появилось адекватное восприятие и ситуации как таковой, и риска, которому вы подвергаете себя и детей, и возможностей изменить ситуацию.

2. Если вы решились уйти от мужа-абьюзера, то сначала хватайте детей и уходите в безопасное место (если нет такого места у родственников и друзей — то в убежище), а потом уже выясняйте отношения, обсуждайте возможный развод и т.д.

3. Ваш уход не «разрушит брак» (если есть угроза жизни и здоровью, всё и так разрушено), но может дать браку шанс на спасение (и этот шанс заключается в психотерапии, в ряде случаев — с участием психиатра, которое поможет абьюзеру сдерживать агрессивные импульсы, а возможно — и справиться с теми собственными личностными проблемами, которые и подталкивают его к насилию). Пока жена не ушла, у мужа-абьюзера нет никаких стимулов, чтобы признать проблему и начать ее решать.

——————
Упокой, Господи, новопреставленную Анну и прими ее в Свои небесные обители!

И помоги, Господи, тем, кого еще можно спасти.

10.08.2021

Доброта

Самое интересное: